… Иду, смотрю: на обочине дороги ёжик лежит. Но не клубочком, а лапками кверху. И мордочка вся в кровище, видать, машиной сбило. У нас тут в пригородах кого только не давят лихачи: ежи, лисы, змеи… иногда и косули попадаются. Зверей-то в здешних местах немерено!

Мне жалко его стало, завернула я его в газету, принесла домой.
Звоню мужу, Паулю, спрашиваю, что, дескать, делать-то? Он мне отвечает: отнеси в больницу, там есть неплохое ветеринарное отделение. Ладно, несу.

Зашла с ёжиком в кабинет. Встречает меня здоровенный такой Айболит, перекачанный: два метра ростом, из халата парочку простыней сшить запросто можно. «Вас ист лос?», — спрашивает, что, дескать, случилось? Вот уж, думаю, точно: лось. И прикинь: забыла, как по-немецки-то «ёж». Это уж дома я в словаре посмотрела. Ну, сую ему бедолагу: мол, такое «шайсе» приключилось, дескать, кранкен животина (больное животное!), лечи, мол, давай. Ну, намекаю, назвался лосем — люби ёжиков...

Так он и всамдели по жизни Айболитом оказался: рожа у него перекосилась, чуть не плачет.

«Бедауэрнсверт, — причитает, — тир!». Бедняжка, стало быть, бедное животное. Тампонами его протер, еще б немного- и облизал бы, аккуратно укол засандалил. Блин, думаю, мало ёжику своих иголок! И понес его Айболит в операционную. «Подождите, — мол, говорит, — час».

Ну, уходить неловко: сижу, жду. Часа через полтора выползает этот лось из операционной. Табло скорбное, как будто у меня тут родственник загибается. И вещает: мол, как хорошо, что вы вовремя принесли бедняжку: травма-де, очень тяжелая: жить
будет, но инвалидом останется. Сейчас, либе фройляйн, его забирать и даже навещать нельзя: ломняк у него после наркоза.

Я от такой заботы тихо окривела. И тут начинается полный «ам энде» (писец). Айболит продолжает: «Пару дней пациенту (nota bene: ежику!) придется полежать в отделении реанимации (для ежиков!), а уж потом потом сможете его или навестить или забрать». У меня, думаю, на лице было написано: «На хрена мне дома ежик-инвалид?».

Он вдруг спохватывается: «Но, может быть, это для вас обременительно и чересчур ответственно? Тогда вы, дескать, можете оформить животное в приют (во дела-то!).
А если же все-таки вы решите приютить его, понадобятся некоторые
формальности...»

Понимаю, что улыбаться-то никак нельзя: немец грустный, как на похоронах своего фюрера. Я гашу лыбу и тихо так спрашиваю: «А какие формальности?». Он говорит: «Договор об опеке над ёжиком, а также характеристику из магистрата». Я уже еле сдерживаюсь, чтобы не закатиться. «Характеристику на животное?», — спрашиваю. А этот Айболит на полном серьезе отвечает: «Нет, нужна характеристика вашей семьи, фройляйн, сведения о том, не обвинялись ли вы или члены вашей семье в насилии над животными?»

Ну ни фига себе! Я изо всех сил гоню из головы образ Пауля, грубо сожительствующего с ежиком! А Айболит ничтоже сумняшеся продолжает: «Кроме того, магистрат должен подтвердить, имеете ли вы материальные и жилищные условия, достаточные для опеки над животным?» Это, типа, не слишком ли мы бедны для немецкого ёжика, у меня, блин, только сил хватило выговорить: мол, я посоветуюсь с близкими, прежде чем пойти на такой ответственный шаг, как усыновление ёжика. И в довершение спрашиваю: «Сколько я должна за операцию?»

Ответ меня окончательно додавил. «О, нет, — говорит, — вы ничего не должны. У нас действует федеральная программа по спасению животных, пострадавших от людей». И дальше (зацените все!): «Наоборот, вы получите премию в сумме 100 евро за своевременное обращение к нам. Вам отправят деньги почтовым
переводом (… восемь, девять — аут!). Мы очень благодарны за вашу доброту. Данке шён, гутхерциг фройляйн, ауфвидерзейн.»

В общем, домой шла в полнейшем угаре, смеяться не было сил! А потом чёто грустно стало: вспомнила расейскую больничку и рассказы с анекдотами про лечение наших больных.